Год Дракона - Страница 8

И при всем этом Данька был ужас какой мечтатель. Однажды, узнав, о чем мечтает его приятель, Андрей был не то чтобы поражен, но слегка ошарашен. Данька мечтал быть богатым. Богатым настолько, чтобы быть в силах менять окружающую действительность по своему усмотрению в реальном масштабе времени. «Ну, и сколько же, по-твоему, тебе нужно?» – недоверчиво усмехаясь, спросил тогда Корабельщиков. «Для начала – миллиардов сорок – пятьдесят», – на полном серьезе ответил Бернштейн. Андрей еще раз внимательно взглянул на Даньку, – но тот, кажется, совершенно не считал сказанное шуткой. Больше того – он был преисполнен решимости расписать Корабельщикову свой план переустройства мира в самых что ни на есть животрепещущих подробностях. И был не на шутку обижен, когда Андрей, что называется, «не внял» и быстренько перевел разговор на другую тему. Андрей же тогда грешным делом решил, что Данька его разыгрывает. Допустить всамделишность подобного желания – такого Корабельщиков и в самом благодушном настроении не мог…

И еще одна странность была у Даньки, которую Андрей никак рационально не мог объяснить. Он бредил Прагой. Кажется, он знал наизусть весь регистр ее улиц, едва ли не с номерами домов, и ориентировался там, как у себя во дворе. Он знал невероятное количество пражских легенд, которые никому, кроме своих, а уж тем более ему, чужаку и иностранцу, не могли и не должны были быть известны. А были… Он мог часами рассказывать, к месту и не очень, о Пшемысловичах и Гуситских войнах, о Шведской осаде и Бецалеле с его Големом, про скульптуры на Карловом мосту и орлой на башне Староместской Ратуши… Но любимейшим его персонажем был банкир Мордехай Майзель, друг, помощник и кошелек самого великолепного из чешских королей и императора Священной Римской Империи Рудольфа Второго. Все эти истории, которые излагал Данька с горящими глазами, производили почему-то совершенно сногсшибательное впечатление на женщин. Даже не машина и не деньжата, а именно истории, которые он рассказывал. И отнюдь не на девчонок, которые подходили ему по возрасту и статусу, – девчонки его мало интересовали, – а на самых настоящих женщин из вполне «благополучных» кругов прилично старше себя, которых он цеплял неизвестно где и как. И на недоуменные вопросы Андрея только улыбался загадочно… И самой известной Андрею из Данькиных «жертв» была преподавательница семинаров по «научному коммунизму», такая милая молодая женщина, которую все называли не по имени-отчеству, а просто Тонечкой, – такая она была… Лет на пятнадцать их старше, – тогда она вовсе не казалась Андрею молодой… С Тонечкой Данька устроил такой бурный роман, что их обоих едва из института не поперли.

Как– то, собравшись с духом, Андрей спросил его об этом. На что Данька привычно осклабился:

– Завидуешь?

– У меня все в порядке, Дан. Ты же знаешь…

– Ну, знаю, конечно. А что тебя так удивляет?

– Ты не боишься?

– Чего?!

– Что… что муж какой-нибудь из них… котлету из тебя сделает?

– Нет. Не боюсь. Если бы боялся, я бы не смог, наверное… Да и нет у них никаких мужей, Дюхон… А если есть, то одно название, и нет им друг до друга никакого дела… Не боюсь. Но тебя не это ведь удивляет, а? Ныряй, Дюхон. Тут неглубоко.

– А почему они все… такие?

– Какие?

– Одинаковые…

– Как это?!

– Я не знаю. Это тебя надо спросить… Все… Какие-то… Как будто снегурочки бывшие…

– Ну, Дюхон, – Данька как-то по-новому посмотрел на Корабельщикова, покачал головой, вздохнул. – Скажешь тоже… Бывшие… Они устали просто… Такая жизнь… – Он помолчал. – А вообще… Ты, наверное, прав. Мне их просто всегда больше всех жалко… У них взгляд такой… Они ждут, понимаешь? И я… Что могу… А что я могу?!

– Нельзя же всем побежать навстречу.

– Нет. Конечно, нельзя. А что делать?! Надо ведь всем… Я просто не могу… По-другому – не могу… Это сильнее меня. Это как будто даже не я. Я, когда взгляд их встречаю, такое внутри чувствую… Запах такой… Когда тело живет, а душа улетела уже… Меня как будто швыряет к таким. Я не умею это объяснить. Или слов таких нет. Или я их не знаю…

– Они… они же все чуть не в два раза тебя старше…

Данька усмехнулся невесело:

– Старушки, да? Так в этом самый кайф, Дюхон. Ты дурень… Женщина в этом возрасте только все распробовала как следует. Только развернулась… Она уже многое знает, с ней не нужно так прыгать, как с девочкой. Вообще ничего особенного делать не нужно. Ее только надо сначала потрясти до полного опупения, рассказать ей какую-нибудь майсу , которую она еще никогда не слышала, а потом замолчать и послушать ее. А потом сказать ей, что она – нежная и удивительная, что такую ты еще никогда не встречал, что жизнь коротка, а искусство вечно… А мне это легко так умеется как-то… Ну, и так далее. И все дела. И можно в кроватку.

– Ты подонок.

– О, нет… – Данька вздохнул и сделался вдруг очень серьезным. – Такая поганая жизнь, Дюхон… И такая скука вокруг… И ничего сделать нельзя, понимаешь?! Совсем ничего… Я просто хочу, чтобы они почувствовали себя счастливыми. Хоть на один день. Я же не могу сделать их счастливыми навечно. Я бы с удовольствием, но я же не Бог… А так… Я же вижу… Им со мной хорошо… Дело же не в том, что я какой-нибудь гигант, это все фигня, потому что это вторично, когда женщина счастлива, у нее все хорошо и все получается… И у мужиков тогда тоже получается…

– А ты представь себя на месте их мужей. Хотя бы на минутку…

– Я представляю. Я поэтому и не женюсь никогда, Дюхон. Никакой мужчина никогда не сможет сделать ни одну женщину навсегда счастливой. Будь он хоть кто… Поэтому даже и не стоит огород городить. А это… Это просто миг… Секунда счастья. И потом… Если у женщины все хорошо, если она чувствует себя любимой, желанной, счастливой… Я к таким даже не приближаюсь. Как и они ко мне. Я грустную женщину видеть не могу, Дюхон. Я сразу подхожу и начинаю утешать. Я ведь не тащу никого в койку…