Год Дракона - Страница 59

– Слушаюсь и повинуюсь, мой повелитель, – Карел удивительно легко для своей комплекции развернулся и скрылся из виду, что-то веселенькое напевая. Его голос донесся от стойки бара: – Не спешите, горячее еще в духовке!

Елена обычно ела на скорую руку, хотя готовить умела хорошо и делала это пускай и редко, но с удовольствием. А тут был просто какой-то бесконечный праздник живота. Так вкусно она в своей родной и любимой Праге никогда еще не ела. Когда пустые тарелки исчезли со стола и на нем вместе с новой скатертью появились запотевшие бокалы с густо-коричневым вспененным пивом, Елена осоловело посмотрела на Майзеля:

– Повар здесь – настоящее сокровище… Вы его специально прячете?

– Это не повар. Втешечка готовит сам.

– Скажите ему как-нибудь, что он – мужчина моей мечты…

– Обязательно!

Втешечка присоединился к ним «на посошок» и проводил до машины.

– Не сердитесь на нас, – сказал Майзель, когда они немного отъехали. – Честное слово, так глупо получилось…

– Я не сержусь, – задумчиво проговорила Елена, отрешенно глядя в окно. – На вашего приятеля вообще невозможно сердиться, особенно после такого ужина, а на вас… На вас я тоже, как ни странно, не сержусь. Отвезите меня домой, пожалуйста. Я устала.

– Конечно… пани Елена…

– Я и в самом деле не сержусь. Если вы об этом. А если о чем-то еще, то у меня все равно нет сил. Давайте отложим все до завтра…

– Хорошо. Я пришлю за вами машину.

– О-ох… Опять вставать в пять утра… Ни в коем случае. Я приеду сама.

– А когда вы обычно просыпаетесь?

– В девять. В десять…

– Бог мой, да как же вы можете спать по полдня?! Неудивительно, что народ про вас думает!

Елена от неожиданности фыркнула, а Майзель тихонько засмеялся, довольный тем, что ему удалось ее отвлечь и растормошить.

ПРАГА. ИЮЛЬ

Он много и охотно разговаривал с Еленой. И рассказывал ей о вещах, о которых она вовсе не предполагала услышать – тем более, от него самого. Она никогда и предположить не могла, что этот человек, – такой человек, – умеет и хочет отстаивать свою правоту в словесном поединке. За свою жизнь она сталкивалась с разным отношением к себе как к журналисту – от пренебрежительно-снисходительного до агрессивно-злобного. И редко – куда реже, чем хотелось бы – устанавливались у Елены такие отношения, которые она могла бы, подумав, назвать в полной мере партнерскими. А Майзель был именно партнером. Нет, он, конечно, и подпускал шпильки сам, и подтрунивал над ней иногда, и на ее колкости хмурился, но главную эту, партнерскую, линию выдерживал всегда, – неукоснительно. Твердо не соглашаясь, когда не был согласен. И иногда собственные убеждения Елены вдруг разворачивались перед ней какой-то новой гранью, под невидимым до поры углом, так, что оказывалось – не по разные стороны баррикад они, а по одну. Только он был другой. Такой необъяснимо другой, что…

Они осторожно, но неотвратимо двигались навстречу друг другу. Через страницы тех же самых книг, прочитанных в юности, через те же мечты и томления духа, что довелось испытать им обоим, наводя тоненькие мостики цитат и аллюзий, скрещивая шпаги фраз над бездной. И Елена чувствовала, сама боясь себе в этом признаться, что когда-нибудь придется им опустить разящую сталь, перевести дух и, посмотрев друг другу в глаза, понять…

Елена знала, как он поступает с теми, кто стоит у него на пути. И слышала это много раз и от многих… Это были по-настоящему жуткие вещи. Ей говорили, что часто он делал это сам. Ей не хотелось в это верить, – он не был похож на палача. Но ее поражала та поистине эпическая, библейская жестокость, с которой он истреблял своих противников. Не хитрость, не изящество интриги, которые тоже всегда присутствовали, но именно ветхозаветная ярость Иисуса Навина. И с ужасом Елена понимала, что это не столько отталкивает ее от Майзеля, сколько, напротив, влечет к нему…

Он словно прочитал ее мысли, потому что вдруг выключил терминалы на столе и посмотрел на Елену с усмешкой, всегда предвещавшей очередную экскурсию, – либо с ним, либо внутрь него:

– Пани Елена, вы умеете стрелять?

– Мне приходилось держать оружие. Я могу взвести курок и нажать на спуск. Но стрелять в людей мне не приходилось ни разу, если вы об этом. Я была на войне. И не на одной… И поэтому – я ненавижу оружие.

– А я люблю.

– Никогда не сомневалась.

– Люблю, – повторил он и кивнул, словно прислушиваясь к себе и сам с собой соглашаясь. – Не функцию его люблю, но его функциональную завершенность, законченность конструкции и цели.

Потому, что ты сам – оружие, подумала Елена. Но не произнесла этого вслух, а спросила:

– Что вы хотите мне предложить?

– Не то чтобы предложить… Я собираюсь в тир и раздумываю, взять ли мне вас с собой или дать вам передохнуть.

– Разумеется, я иду с вами.

– Чудесно, – Майзель поднялся из-за стола.

– Это тоже здесь, в здании?

– Обязательно…

Уже знакомый горизонтальный лифт, потом обычный… Эти лифты были тоже напичканы электроникой, чуть ли не как космические челноки: ЖК-панели, вместо рядов кнопок с номерами этажей – буквенно-цифровая клавиатура, а для проверки допуска – сканер отпечатка ладони в тау-диапазоне. Никаких шансов для голливудской фантазии на тему фальсификации прав доступа.

Они вошли в помещение стрелкового тира. Майзель открыл оружейный шкаф – замок тоже реагировал на отпечаток ладони. Достал два пистолета, несколько снаряженных магазинов и глушители. Елена поняла, что слух ее не будет подвергаться опасности.

– И какова цель этой демонстрации?