Год Дракона - Страница 197

197

– Ради любви человеческой… Ради любви Творца Вселенной к своим творениям… Ради истинной дружбы… Во имя Славы Всевышнего… Перед свитками священной Торы, дарованной нам через Моше, Учителя нашего, Властелином Вселенной на горе Синай… Обещаю тебе, падре, что сделаю все, о чем ты попросишь меня. Возможно это или нет. Говори.

– Я прошу тебя, рабби, вместе со мной благословить их. И сделать это открыто. Пусть это произойдет в присутствии королевской четы и их детей. И пусть здесь же будут лучшие из твоих учеников. Пусть они видят, что Любовь может все. Даже невозможное. И пусть свитки священной Торы будут свидетелями этого…

– Хорошо. Это ведь еще не все?

– Нет. Я прошу тебя, если родится мальчик… Чтобы ты – и твой преемник – учили его Торе. Сам Даниэле… У него нет для этого достаточно мужества и терпения. Он слишком занят, улучшая наш мир, хотя немного знания о том, как это делается, ему вовсе бы не помешало… – увидев печальную усмешку Ребе, понтифик тоже улыбнулся. – Это все, рабби. Больше мне не о чем тебя попросить. Ведь мы сможем сделать это?

– Да. Пусть будет в пятницу, после утренней молитвы. Он здесь?

– Кто? Даниэле? Да… Он там, снаружи…

– Пусть зайдет. Я хочу сказать ему кое-что. До свидания, падре. Для меня было большой честью познакомиться с тобой…

– Для меня тоже, рабби. До встречи, мой друг, – понтифик наклонил голову и, повернувшись, направился к выходу.

Он сел к Майзелю в машину, посмотрел на него с улыбкой, покачал головой:

– Ах, Даниэле, мой мальчик… Иди к своему Ребе. И помни: все будет теперь хорошо.

– Вы… договорились?

– Конечно, мы договорились. Два старика, которые тебя любят, всегда как-нибудь договорятся… Иди, Даниэле. Он ждет…

Майзель вошел внутрь синагоги и остановился в некотором замешательстве – у него была непокрыта голова. И услышал голос Ребе:

– Иди сюда, шейгец, – сказал Ребе на идиш. – Чего ты там застыл?

Майзель подошел к биме и остановился. Стоявший там Ребе возвышался над ним. Старик достал ермолку и с сердцем нахлобучил ее Майзелю на макушку, после чего треснул его посохом по плечу, – не слишком больно, но чувствительно. Майзель улыбнулся.

– Чего ты смеешься, ты, ходячий цорэс ! – проворчал Ребе, сверху вниз глядя на Майзеля.

– Конечно, Ребе.

– Ты шлимазл.

– Да, Ребе.

– Ты шейгец, лентяй, неуч и невежда.

– Вы абсолютно правы, Ребе.

– Ты, с твоей золотой головой… Вместо того чтобы учить Тору и стать настоящим мудрецом… Ты лезешь прямо в Божий замысел, как… Как ты смеешь?!

Майзель пожал плечами и снова улыбнулся.

– Но такие люди называют тебя своим другом, – Ребе покачал головой и прищелкнул языком. – Господи Боже мой, какие у тебя друзья… Наверное, ты все же не окончательно безнадежен, раз у тебя такие друзья… Что-нибудь из тебя, наверное, в конце концов, получится… Садись, шлимазл!

Майзель сел, и Ребе тоже опустился в кресло:

– Ты знаешь, как накладывать тфилин ?

– Да, Ребе.

– А Шма Исроэл наизусть знаешь?

– Знаю, Ребе.

Ребе вздохнул, достал из ящика мешочек, пододвинул его Майзелю:

– Давай-ка… Не могу ни о чем разговаривать с евреем, который прожил половину Божьего дня, не наложив тфилин и не сказав Шма… Давай!

Дождавшись, пока Майзель закончит и сложит тфилин обратно, он забрал у него мешочек, снова спрятал его куда-то в глубину стола:

– Ну, так получше… Слушай меня, шлимазл. В пятницу после шахариса приедете все сюда – ты со своей Еленой, король с семьей, и… падре. У тебя есть золотое кольцо?

– Что?!

– О, Господи Всемогущий… Послушай, дурень малограмотный, жених должен надеть на палец невесты золотое кольцо и сказать: «этим кольцом ты посвящаешься мне по закону Моше и Израиля»! Кольцо только золотое должно быть, не серебряное и не железное! Понял?! И найди кольцо быстро, пока я не передумал!

– Обязательно, Ребе. Хорошо. Будет кольцо. Не волнуйтесь…

– Кто волнуется?! Я волнуюсь?! Да, я волнуюсь. Я таки первый раз женю еврея на… христианке. Как ты думаешь, шмаровозник, что я чувствую?! Тьфу! Но хупэ никакой не будет. Понял меня?!

– Я это переживу, Ребе.

– Не сомневаюсь, – фыркнул Ребе. – Как только я это переживу… Ладно. И никаких посторонних. Или, упаси Бог, журналистов! Все! Выметайся!

ПРАГА, СТАРО-НОВАЯ СИНАГОГА. МАЙ

Ребе сидел над книгами всю ночь. В основном – над книгой Рут… «Потому что знают в воротах народа моего, что женщина геройская ты» … Был канун месяца Сиван, месяца Шавуот, праздника дарования Торы. Он знал, – в соответствии с буквой закона, закона строгого и справедливого, хранившего столько веков его народ, – он не имеет права. Не должен делать того, что пообещал понтифику. То, что он пообещал, не могли бы сделать даже тысяча раввинов, способных отменить или принять любое постановление. Даже Сангедрин . Потому что есть правила. Если женщина или мужчина хотят быть с его народом, они должны выдержать испытание на прочность своего стремления, показать, что этот выбор – сознателен, продуман, выстрадан. А тут… Тут было совсем иное. Тут, вопреки редкой, хотя и известной, практике, никто не хотел никем стать. И что-то задел в нем рассказ и слова понтифика, что-то невероятно значимое, чему сам Ребе никак не мог подобрать определения…

Он не мог – да и не собирался с самого начала – проводить обряд бракосочетания в соответствии с установленными правилами и религиозными канонами. Но какое-то решение, – решение, отвечающее истинному духу Торы, духу Божественной справедливости, духу, утверждающему великий принцип примирения: «когда два стиха противоречат, длится это, пока не явится третий, примиряющий их» – он должен был найти. Обязан. В этом Ребе, в противоположность всему остальному, как раз ни секунды не сомневался…

197