Была вторая половина марта. Уже чувствовалось дыхание весны в небе, но было еще довольно холодно, хотя день выдался солнечный и тихий. Елена посмотрела вверх, на ветки по-зимнему голых деревьев, черные на фоне синего неба… Она знала, что на еврейские могилы не носят цветов, только камни, как символ памяти и вечности, но камень она не могла положить, все ее существо восставало против этого. Она достала из кармана дубленки маленькую свечку, зажгла, осторожно поставила на край плиты и отступила на шаг. И почти без сил опустилась на крошечную деревянную скамеечку, так кстати оставленную здесь кем-то.
– Здравствуйте, пани Руженка, – тихо сказала она. – Простите, что называю вас так… Простите, что буду говорить с вами по-чешски… Я знаю, вы поймете меня… Я столько должна вам сказать… И о стольком спросить… Я так его люблю…
Майзель говорил с кем-то по телефону, и вдруг, осекшись, скомкал разговор и вернулся к столу. Вызвал на экран Богушека, спросил быстро:
– Где она?
– Ты чего?
– Гонта.
– Сейчас…
Он пристально следил за лицом Богушека. Наконец, тот перевел взгляд со своих мониторов на Майзеля:
– Она на старом кладбище.
– Где?!
– Где-где, – передразнил его Богушек. – Там…
– Камеры.
– Уже… – Богушек посмотрел на экран и нажал кнопку, передавая изображение с одной из множества камер наблюдения, расставленных по всему городу, на экран Майзелю. – Как вы меня затрахали своей мелодрамой, если б вы только знали, голубки…
– Что… что она там делает? – тихо спросил Майзель, опускаясь в кресло. Он догадался уже, – просто не мог еще никак в это поверить.
– С мамой твоей разговаривает. Что еще она может там делать, по-твоему?!
– Господи, Гонта…
– Да ну вас всех к черту! – окончательно рассвирепел Богушек. – Не отвлекай меня, у меня дел по горло, понял?!
Господи, подумал Майзель. Господи, Ты что задумал, что же Ты такое творишь?!.
Он долго сидел, прикрыв глаза рукой. Потом поднялся, вытащил телефон и позвонил Вацлаву:
– Ахой, величество.
– Говори.
– Я уезжаю на пару дней в горы с Еленой. Прикрой меня.
– О, Господи Иисусе… Что опять?!
Выслушав его, король вздохнул:
– Езжай, дружище. Езжай…
– Не говори Марине ничего, хорошо?
– Добро. Скажи мне, это кончится когда-нибудь?
– Когда-нибудь, величество. Наверное. Ничего. Я сам виноват. Увидимся в воскресенье…
– Отставить. Сиди с ней, пока она не оклемается окончательно. Я обойдусь пока без тебя. Обсудим детали позже, тем более, все идет по плану…
– Звони мне.
– Не буду я тебе звонить. И всем остальным не разрешу. Понял? И ты не смей звонить. Дышите воздухом и занимайтесь любовью, пока не упадете. Все. Отбой. Счастливо.
– Спасибо, величество, – Майзель улыбнулся и сложил телефон.
Потом, отдав необходимые распоряжения, стал ждать Елену.
Она вошла в кабинет, бросила у дивана портфельчик и опустилась на подушки. Он подошел, сел рядом… Посмотрев на его лицо, Елена вздохнула:
– Подсматривал? Подслушивал?
Майзель кивнул:
– Не сердись. Ты же знаешь… Я просто умираю от страха за тебя, жизнь моя.
– Ах-ах, – усмехнулась Елена. – И что же теперь делать?
– Мы уезжаем.
– Куда?!
– Какая разница? – он пожал плечами и улыбнулся. – Просто уезжаем. Вдвоем.
– А как же… а дела?
– Ты – мое самое главное дело, Елена, – Майзель серьезно посмотрел на нее. – Самое главное. Не только сейчас. Я надеюсь, ты когда-нибудь все же поверишь в это…
– Мне нужно собраться… Куда мы едем хотя бы?
– Увидишь. Не нужно собираться, Елена. Поехали.
Он ехал удивительно медленно – по сравнению с тем, как он обычно это делал. Елена молча смотрела в окно, Майзель не теребил ее. Она вообще не любила разговаривать в машине, у нее возникало всегда такое созерцательное настроение в дороге, – это Майзель обычно развлекал ее всякими «майсн », а Елена с удовольствием слушала и всегда улыбалась… Они ехали на северо-восток, в сторону Крконош, как быстро догадалась Елена.
Вскоре после того, как они миновали Гаррахов, дорога перешла в настоящий горный серпантин. Елена бывала в этих местах всего два раза в жизни, один раз в детстве с родителями и второй – в гимназические годы. Вечно было не до отдыха… Впереди уже выступали очертания Снежки с шапкой не то тумана, не то низких облаков. Потом дорога стала совсем узкой, потом закончился асфальт и начался укатанный гравий со снегом. Здесь еще было столько снега, сверкающего под весенним солнцем, что на душе у Елены немного поутихло.
Они остановились у подножия крутого горного склона, на котором стоял большой дом. Это был, как показалось Елене, не новодел, – настоящий дом егеря или лесничего, старый, кряжистый, добротный и сурово-прекрасный. Не роскошный замок и не гламурная вилла. Толстые деревянные колонны, поддерживающие квадрат сруба, нависающего над землей, пологий скат крыши, крытой темным тесом, балкон-терраса, под ней – дровяник и хозяйственный инвентарь, аккуратно разложенный в боевой готовности, лестница наверх… И потрясающая, оглушительная, невероятная тишина, стоящая в густом, как кисель, сладком горном воздухе. Елена, вышедшая наружу из машины, почувствовала, как распрямляются легкие, вбирая в себя живительный кислород.
Майзель вытащил из багажника какие-то сумки, легко взял их одной рукой, другой обнял Елену за плечи и увлек по заботливо расчищенной в снегу тропинке к лестнице, что вела в дом. Они поднялись наверх, вошли внутрь, и Елена улыбнулась, – именно так она и представляла это себе: огромное помещение без перегородок, могучий дубовый стол со стульями, этажерка с книгами, высокие, едва ли не с нее ростом, подсвечники с толстыми свечами из настоящего воска, П-образный диван и пара кресел, кухонный уголок у окна, и огромный камин с уже разведенным огнем, на полу перед которым – широкое низкое ложе, укрытое ковром из медвежьих шкур.